Я хотел плакать когда читал эти стихи. Как все верно и точно сказано.
Ваш запрос не может быть обработан
Ваш запрос не может быть обработан
С данным запросом возникла проблема. Мы работаем чтобы устранить ее как можно скорее.
Эдуард был слепой
Фото из источника aif.ru
Ты прекрасная, нежная женщина…
Ты прекрасная, нежная женщина,
Но бываешь сильнее мужчин.
Тот, кому ты судьбой обещана,
На всю жизнь для тебя один.
Он найдет тебя, неповторимую,
Или, может, уже нашел.
На руках унесет любимую,
В мир, где будет вдвоем хорошо.
Ты сильна красотой и женственна
И лежит твой путь далеко.
Но я знаю, моя божественная,
Как бывает тебе нелегко.
Тают льдинки обид колючие
От улыбки и нежных слов.
Лишь бы не было в жизни случая,
Когда милый предать готов.
Назначеньем своим высокая,
Дочь, подруга, невеста, жена,
Невозможно постичь это многое,
Где разгадка порой не нужна.
А нужны глаз озера чистые
И твой добрый и светлый смех.
И смирюсь, покорюсь, не выстою
Перед тайной улыбок тех…
А какое стихотворение Эдуарда Асадова вам нравится больше всего? Делитесь в комментариях.
Произведения
- *** — философская лирика, 07.08.2017 14:29
- *** — любовная лирика, 31.07.2017 21:30
- Искушение — философская лирика, 30.07.2017 21:07
- Sabre — любовная лирика, 28.07.2017 22:05
- Неразделенная любовь — любовная лирика, 27.07.2017 00:25
- Мой путь… — философская лирика, 26.07.2017 12:31
- *** — философская лирика, 25.07.2017 23:09
- *** — философская лирика, 25.07.2017 12:55
- *** — любовная лирика, 25.07.2017 09:31
- *** — любовная лирика, 24.07.2017 16:20
Лучшие стихи о любви от неизвестных авторовЯ ждал тебя на каждом перекрестке, Не смог я вызубрить слова Так, ставя запятые где попало,
Люблю тебя – люблю всё больше.
Я подарю тебе букет стихов,
О любви все стихи, о любви,
Искала в лицах, среды толпы, Взгляд карий – околдовал, Не долгим был мираж такой,
Я обниму тебя стихами,
Осенние стихи как листья, с желтизной,
Закрою глаза и… Взлечу туда, в море, Закрою глаза и… Вдохну твою ласку, Закрою глаза и… Умчусь в наслажденье,
Как сказочно тепло в душе и солнечно! Улыбкой ослепляю всех восторженной, Все мысли, как от ветра одуванчики, Где у меня на завтраки и ужины
Когда в глаза твои смотрю, С тобой — и горы по плечу,
Говорят, что о чувствах не нужно кричать, Если буквы считать, то их в слове лишь шесть, То, что значит оно для тебя и меня.
Моя любовь, как дождик летом, Она, как радость, вездесуща,
Возвышенно, мечтательно, восторженно поет Мечта его прекрасная волшебна и нежна,
Беспорядок |
Читатель | Произведение | Дата | Время | Источник |
«Беспокойство заворочалось в груди…»
Беспокойство заворочалось в груди.
Непонятно, уезжать или остаться,
и становится все толще личный панцирь
от предчувствия разлуки впереди.
У меня, похоже, снова дежавю,
словно чей-то голос просит обернуться,
словно сердце тяжелей на десять унций
и святые скалятся с гравюр.
И неважно, на какой теперь вокзал
и какие дальше остановки.
Я в поэзии обычный полукровка —
ничего по сути не сказал.
Но она дала мне календарь,
обвела незначимую дату
и сказала: приходи обратно
в феврале. Ты должен мне январь.
«Если темные времена…»
Если темные времена,
в небо черным столбом дым;
если видишь дурной знак
в том, что чувствуешь мир иным;
если некуда поутру
мимо белых прозрачных штор;
если нет на плечах рук,
отводящих седой шторм;
Если все пропитала гарь,
привела за собой беду.
Зажигай по ночам фонарь,
я увижу его. Я приду.
«Я бы мог переплыть сто морей…»
Я бы мог переплыть сто морей,
покорить два десятка вершин.
Я бы мог заходить на заре
победителем с войском большим
в города, поднимая флаг,
объявляя – войне конец.
Я бы мог разгонять мрак,
проповедуя сотням сердец.
Я б разрушил пару легенд,
мимоходом создав еще три.
Я бы мог выживать в тайге
или вспять повернуть Гольфстрим.
Мог бы выиграть важный турнир,
забивая в нем главный гол.
Я бы мог опрокинуть мир,
если только бы знал для кого.
«Отец вернется пьяный, закричит…»
Отец вернется пьяный, закричит.
Мать зарыдает, он слетит с катушек.
Она испуганно поднимет хрупкий щит
своих ладоней. Ты закроешь уши,
чтобы не слышать звук ударов за стеной
и крики боли в нарастающем абсурде,
чтобы запомнить навсегда рефрен простой:
«Со мной такого никогда не будет».
Сменив тринадцать раз календари,
ты понимаешь, что река вернулась в русло.
Твоя квартира, как боксерский ринг, —
второй нокдаун, лампа светит тускло.
А утром ты молчишь, как мать, точь-в-точь,
и врешь врачу, но он тебя не судит.
В соседней комнате беззвучно плачет дочь:
«Со мной такого никогда не будет».
«Подарите друзьям мандарины…»
Подарите друзьям мандарины
в эту ветрено-злую погоду.
Принесите без слов, без причины,
как предвестники Нового года.
Подарите им счастье из детства,
ожидание чуда в рутине.
От хандры безотказное средство
подарите в простом мандарине.
И они, улыбнувшись: «Как кстати
это солнце в прозрачном пакете!»,
будут вечером есть их в кровати,
чтоб во сне улыбаться, как дети.
«Зима свернулась у порога белым псом…»
Зима свернулась у порога белым псом
и заскулила на янтарь луны чуть слышно.
Пока вороны пересчитывают крыши,
ночь снова кажется разбавленным вином.
От холода дома бросает в дрожь,
к ним тянут ветви голые берёзы,
чтобы хоть как-то пережить морозы,
но их объятья обрезает ветра нож.
А мы в постели, в комнате тепло.
Ты спишь, а я опять овец считаю.
Меня достала арифметика простая.
[здесь вычеркнуто пять обсценных слов]
Бессонница, безжалостная дрянь,
зачем ты хороводишь мои мысли,
перебираешь разговоры, даты, числа?
Я помню все. Пожалуйста, отстань.
«В тесной комнате снова душно…»
В тесной комнате снова душно,
В коридорах опять накурено.
Постоянно хочется в душ, но
даже он воду льет нахмуренно.
Распускает немытые руки
после рюмочки ритуальной
алкоголик-сосед от скуки
с отвратительной шуткой сальной.
А соседка скалится гнусно —
невозможная баба скандальная.
Как вампир, выпивает чувства
беспросветная жизнь коммунальная.
Ты рвалась в чёрно-серый Питер,
от провинции, предрешенности.
Ты стремилась к другой орбите.
Мегаполис не принял влюбленности.
И теперь каждый вечер – вечность.
Ты выходишь на мерзлые улицы,
ищешь в строгих домах человечность,
чтобы жить здесь и не сутулиться.
«По ночным дорогам едет…»
По ночным дорогам едет
заблудившийся троллейбус.
Ищет свой маршрут и номер,
ищет где его депо.
И на каждом перекрестке
он разгадывает ребус
желтоглазых светофоров
и вступает с ними в спор.
Этот маленький троллейбус
угрожает им рогами,
говорит, что вправе ехать
вниз по улице пустой.
Я стою на тротуаре,
у меня дыра в кармане,
у меня из планов – осень.
Забери меня с собой.
Старый маленький троллейбус,
сделай рядом остановку,
отвори со скрипом двери —
я поеду в никуда.
Мне билет совсем не нужен,
чтобы сзади сесть неловко,
чтоб всю ночь смотреть на звёзды,
огоньки и провода.
Но троллейбус едет мимо
и мигает фонарями:
«Извини меня, приятель,
нам с тобой не по пути».
Я в ответ смотрю с улыбкой,
не кляну его чертями.
Он ведь прав, свою дорогу
нужно самому найти.
«Так пуля говорит бойцу: «Люблю!..»
Так пуля говорит бойцу: «Люблю!»
и горячо целует под лопатку.
Так сочиняют самый грустный блюз.
Так восхищаются величием упадка
и превозносят декаданс во всем —
в архитектуре, в музыке, в одежде.
Так капитаны остаются с кораблем,
который обречен в морях безбрежных.
Так уезжают раз и навсегда
от нелюбимых —
с равнодушием во взгляде,
перечеркнув напрасные года
в потрепанной линованной тетради.
Так остаешься в комнате один
под тусклым и невыносимо желтым светом.
И поглощаешь едкий никотин
без планов, без идей и без ответов.
Осенний триптих
I
Я лежал в траве, на восточном склоне,
наблюдал, как птицы в крикливом тоне
обвиняют солнце, что меньше греет;
а оно молчит, потому мудрее.
Я не слушал птиц и не слушал ветер,
никого не ждал, не мечтал о лете,
не хотел взлететь, не пытался ползать —
замерзал в траве в неудобных позах.
Я лежал один, но при том в обнимку
с Сентябрем, принесшим в кармане льдинку.
И казалось, год без любви – чуть больше
чем могу принять. Я лежал оглохший.
II
Октябрь начался с ненужных слов,
на семьдесят процентов непечатных.
Я пьяно спорил, и меня уже несло
течение. В руке был невозвратный
билет на рейс «Родные люди – Чужаки».
И я летел без пересадок до конечной,
сжимая от бессилия кулаки,
но улыбаясь всем попутчикам и встречным.
Мы отдалялись, мы спускались в ад
со скоростью слепой секундной стрелки,
наощупь обыскавшей циферблат,
в тот день, когда большое стало мелким
III
Она снимает кардиган, садится рядом
на край кровати. В комнате темно.
Рукой дрожащей достаёт помаду
и красит губы, как в немом кино.
Потом идёт на кухню, ставит чайник,
гремит посудой, чем-то там стучит
и чертыхается вполголоса, случайно
облившись кипятком. Опять молчит.
Потом приносит чай в тяжёлых кружках,
с негромким стуком ставит их на стол,
как извинение за смятые подушки,
за простыни, за пошленький глагол,
которым можно описать ошибку,
предательство, неверие. Но я
пока молчу и равновесие так зыбко.
Полшага влево – и закончится ноябрь.
***
В итоге, все поменяется.
Охотником станет жертва;
началом недели – пятница;
софистикой – миссионерство.
Сплетутся, перемешаются
цепочки причин и следствий.
И снег никогда не растает сам,
но станут сильнее лезвий
твои непослушные волосы.
Хотя, все равно не остаться
(пусть даже без права голоса),
в стране, где всегда семнадцать.